"Памирский" в кавычках потому, что снег такой встречается и на Кавказе, и на Тянь-Шане... Но первый раз я столкнулся с этим явлением и понял, в чём его опасность, именно на Памире, в непогоду.

Когда-то, в 1957 г., в рамках чемпионата страны по альпинизму мы делали траверс-первопрохождение восточной части Заалайского хребта -- от пика ВМФ (на нём до нас кто-то уже побывал) на восток. Конечным пунктом, перед перевалом Кзыларт (тоже пятитысячным) был пик 5988, по нашим сведениям, ещё никем не покорённый. (Правда, когда мы на него вылезли, то нашли на вершине тур и в нём записку, что группа геологов по простейшему пути, с юга, залезла сюда и назвала вершину -- в память о погибшем товарище -- пиком Симановича. Так она теперь и значится.)

И вот при подъёме на первый пик, на ВМФ, когда до его вершины оставалось метров двести, я обнаружил, что ступени не делаются. Шёл я первым. Дело первого -- вытоптать ступени начерно. Это дело второго -- их отделать. А моё -- лишь бы можно было пройти. Но и это непросто: всё же не менее 2--3 ударов ботинком.

Тут я и почувствовал: что-то не то. Снег под ногой не уплотнялся. Было такое ощущение, что когда нога (верхняя) погружается в снег, то он под нетолстым слоем более плотного наста перетекает ко второй ноге (нижней); во всяком случае, она чувствовала уплотнение окружающей её снежной массы. Снег вёл себя как жидкость в сообщающихся сосудах. Сыпучий, текучий. И совсем не уплотнялся, как это привычно было на Кавказе.

...Прошли мы пик ВМФ и двигались по гребню. На бивак становиться было рано, но с юга, со стороны Афганистана, небо стало чёрным, над ним клубился слой серых облаков. Непогода приближалась, в нашем распоряжении оставалось часа два. Решил я установить бивак и приготовиться к непогоде. Пытались вырыть пещеру, да слой снега на гребне оказался тонок. Стали воздвигать снежную стенку. Успели её сложить высотой менее метра. За ней, почти вплотную, поставили палатки. Нашу входом на запад, далее ещё две входами друг к другу. Когда налетела буря, мы уже лежали в спальных мешках. Есть не хотелось. (Видимо, нас уже "придавила" "горняшка". Но мы этого не осознавали, просто не хотелось.)

Ну, сколько может длиться непогода? Часы...

Стемнело. Мы смирно лежали по наглухо застёгнутым палаткам. Завывала пурга. Палатка дрожала и дёргалась под её порывами. Я лежал с краю, справа от входа, под наветренным бортом палатки.

Постепенно крыша надо мной стала осядать. Видимо, между снежной стенкой и палаткой намело много снега. Сугроб. Он давил на меня. Надо было выйти и сугроб расчистить.

В палатке нас лежало четверо. В головах -- шекльтоны (специальные утеплённые сапоги. -- Прим. ред.) Остальную одежду мы не снимали. Сил не было. Да и холодно...

Принято, что в таких случаях вылезают средние: им легче в высокой части палатки одеться и встать. Однако на свои воззвания к ним я ответа не получил.

И я устыдился. Ну, чем я лучше? И так ли важно, что я крайний, а не средний?

Но выйти не так-то просто. От "горняшки" голова раскалывается. Каждое движение, хоть пальцем пошевели, отдаётся в ней острой болью. А надо выбраться из спальника, достать шекльтоны, влезть в них. Для этого я взгромоздился на средних. Они даже не шевельнулись.

Наконец я уселся у входа. Расстегнул застёжку. На четвереньках, задом вперёд, вылез наружу. Затем ухватился за стойку палатки (связанные ледорубы). Встал. Сердце билось, как бешеное.

Собрался немного постоять. Прийти в себя. Но не тут-то было: первый же вдох меня ошеломил. При вдохе в грудь вошёл не воздух, а какая-то режущая масса. Меня скрутил судорожный кашель, неостановимый. Я инстинктивно прикрыл рот и нос рукой в рукавице. Но дышать стало нечем. И кашель не проходил.

Я мгновенно понял, что сейчас задохнусь. Уже и в глазах потемнело. И уже ни о чём не думалось, ни о каких сугробах над палаткой. Инстинктивно я нырнул обратно в неё. Упал на лежащих товарищей. Прямо головой на их ноги.

Откашлялся. Отдышался. И смиренно залез обратно в спальник. Уж не помню, как снял шекльтоны. Было всё равно, что будет с нами дальше.

Но заснуть не мог. Лежал, слушал бурю. Рядом кто-то бредил.

Непогода длилась всю ночь и весь день. И ещё ночь. А наутро всё стихло. Вышло солнышко, но было очень холодно. И мы двинули дальше.

(Замечу, что одновременно недалеко от нас в ту же непогоду попали узбекские восходители на пик Ленина. Всего за несколько дней до этого мы с ними встречались в Фергане. Уже потом мы узнали, что они к непогоде приготовились хуже, и не смогли после неё идти наверх. Некоторых пришлось эвакуировать самолетами в Ташкент. Никто не погиб, но без ампутаций не обошлось.)

Что же это было?

На высоте снег преобразуется в очень мелкие кристаллики. Под порывами ветра они взметаются и наполняют воздух у поверхности снежного слоя. Попадая в дыхательные пути, снежинки своими острыми гранями раздражают и режут бронхи.

Тогда я понял, как погибли казахстанские восходители на пике Победы в 1955 году. Трагедия произошла в непогоду. Наверное, их палатки тоже заваливало. Во всяком случае, им пришлось из палаток вылезти. И тут они стали задыхаться. Судорожный кашель, не дающий возможности дышать. Их нашли в снегу. Палатки были взрезаны... Может, кто-то пытался туда проникнуть?

Трагедия восьмёрки женщин на пике Ленина, как я полагаю, произошла в таких же условиях.

Не утаптывается именно такой, "памирский", снег.

Третий раз меня он "достал" через год на Эльбрусе.

В то время в нашем альплагере "Шахтёр" (позже "Эльбрус") была традиция: ежегодно в День шахтёра всем лагерем делать восхождение на Эльбрус. Соответственно строили учебный план, чтобы с заканчивающейся смены оставить лучших, а в новой смене пораньше завершить учебную программу. С инструкторами и всеми "примкнувшими" набиралось сотня-полторы людей.

По серпантину в автомашинах поднимались из Терскола до "Ледовой базы" (тогда канатки на "Мир" не было). Оттуда колонна спортсменов часа за два добиралась до "Приюта 11-и" (в то время он был "наш": находился на балансе нашего лагеря).

А далее обычный порядок: ночёвка на "Приюте 11-и" (4200 м), день или два на акклиматизацию. Затем, при хорошей погоде, в следующую ночь -- выход на вершину. Таким образом за всю свою альпинистскую жизнь я побывал на восточной вершине более десятка раз, да и на западной неоднократно.

А в тот раз в первую же ночь началась непогода и над "Приютом" слышались сплошные завывания бури. Вот мне и взбрело в голову самолично ощутить, что это такое -- буря на Эльбрусе на уровне "Приюта 11-и".

Инструкторы вечером собрались в кают-компании. Это так у нас назывался холл-кухня на втором этаже (там окна-иллюминаторы были расположены полукругом). Незаметно я выбрался оттуда.

На "Приюте 11-и" было три этажа. Вход -- на первом. Выше поднимаются по лестнице. А выход -- с третьего этажа прямо на склон к вершинам. У выхода внутри -- тамбур, а снаружи у двери -- мостик, ведущий непосредственно на снежный склон. Справа у мостика перила. Дождался я затишья между шумными порывами ветра и вышел. Сразу ухватился за перила.

Но тут затишье кончилось, дунул ветер. И меня как пушинку снесло: без всякого затруднения оторвало от этих перил и сбросило на склон. Вихрь покатил меня по склону -- вправо и вниз.

Но не это было главное: нечем стало дышать.

Вот тогда я и вспомнил непогоду на Заалайском хребте. То же ощущение. Судорожный кашель. Ещё минута-две -- и конец!

Осознавал ли я это или действовал инстинктивно? Не знаю.

Я прекратил дышать. Меня катило вниз рядом с "Приютом". Но ведь я мог немного управлять: рулить! И мне удалось закатиться в "карман" между склоном и стеной дома. Не то, чтобы там было тихо, просто там можно было заклиниться.

Там я и дождался следующего затишья и пополз обратно. (Понимал, что проще добраться до нижнего входа, но знал, что он заперт изнутри. Не достучишься, так и сдохнешь около двери.) Полз, хватаясь за малейшие неровности. И молил судьбу: дай добраться до мостика! Успел. Схватился за стойку перил. Сгибал руки, пальцы уже не работали. Потом перехватился за ручку двери. Переждал порыв ветра. Ввалился в тамбур. И упал там.

Сколько времени понадобилось мне, чтобы встать? Но -- встал, открыл вторую дверь и, придерживаясь за стены коридора, добрался до медпункта.

Там хозяйничал наш тогдашний лагерный врач Юлий Кендзерский (Ё???). (Он погиб потом в Безенги и мне довелось приделывать памятную доску о нём на большом камне Миссес-коша.) Юлий ничего не спросил. Налил в таз воду и сунул туда мои руки. Затем вкатил несколько инъекций: и в сердце, и в кисти рук, и ещё не помню куда. Приводил он меня в порядок несколько часов. А потом мы прошли в кают-компанию, где мне пришлось делать вид, что ничего, собственно, не произошло.

И ещё раз довелось отведать "памирского" снега на перемычке Ушбы. Мы с Витей (???) выходили на неё по снежному склону "крыши" Ушбы по направлению к "Дон Кихоту" . При подъёме он глядится, как голова Черномора. В шлеме. Старался я там придерживаться еле заметных снежных гребешков. Тоже пытался топтать ступени. Не тут-то было! Опять этот мукообразный снег, не уплотняющийся под ногой. Получилась после меня траншея-желоб, по которому за мной шел Витя.

Но на самой перемычке снег совсем другой. Обледеневший. Карнизы.

Итак вот, если вы видите под пиком высокой вершины белый флаг, хорошо выделяющийся на фоне ярко голубого неба, значит там ураганный ветер. Это он вздымает "памирский" снег, это в нем мириады мельчайших снежных крупинок, перекристаллизовавшихся из падающих сверху, таких привычных шестиконечных снежинок, так красиво падающих с небес, так пышно укладывающихся в сосновом лесу.

Этот снег не утопчешь.

И не дай Бог оказаться в этом "флаге". Гибель.

Павел ЗАК, мастер спорта.