В моих стихах внутри есть дверца
Андрей АНПИЛОВ
-- Сорок лет мой папа работал на "Союзмультфильме" в Москве художником. Так
что, можно сказать, детство я провёл за кулисами мультипликации. Если,
конечно, у мультфильма есть кулисы. Помню запах гуаши, пергаментной
прозрачной бумаги, целлулоида. Неподвижные фигурки начинали волшебно
двигаться, разговаривать, подпрыгивать и хвататься за голову. Года в три я
понял, что искусство -- это то, что может, должно ожить, если приложить
умение. Художник -- творец, Бог для своего рисунка. Захочет -- оживит, не
захочет -- сотрёт ластиком.
Я тоже захотел стать художником, как папа. В 84-м защитил диплом
Московского текстильного института по горячему батику. Но ни дня потом им
не занимался. Были картинки в журналах, прикладная
графика, учебные плакаты. Первая публикация -- плакат с изображением
компрессора в разрезе, 1982 год, тираж штук 700.
Ещё в 68-м , когда мне стукнуло двенадцать, батя научил меня играть на
балалайке и гитаре. Что-то вроде:
Карапет мой душка -- мягкая подушка.
На подушке буду спать -- Карапета вспоминать!
Через 25 лет, давно забыв про душку Карапета, я сдуру сочинил:
На толстушке-хохотушке
Можно спать, как на подушке!
Надо выследить толстушку... И т.д.
В общем, понятно, откуда ноги растут...
Есть древнегреческая басня про лису и ежа. Про то, что лиса знает много
разных вещей, а ёж -- одну, но очень большую. Среди художников тоже это
случается. Пушкин -- лиса, Лермонтов -- ёж. Толстой -- лиса, на старости
лет захотевшая стать ежом. И т.д. У Исайи Берлина есть про это целая книга.
Делать что-нибудь одно мне казалось мало. Мало было рисовать, мало играть
на музыкальном инструменте, мало сочинять песни, мало -- стихи, мало --
рассказы. И критику -- мало. Но никогда я не делал того, что не нравилось
или не получалось. Это в юности очень волнуешься, что ничего не получится.
А делать следует то, что хорошо получается -- не просто то, что
хочется, но то, что конкретно тебя хочет. Хочет ли тебя поэзия? И какая
именно?..
И был песенный "Первый круг" -- друзья мои золотые Миша, Алик, Витя,
Володя, Надя, ещё Володя -- первый профессиональный бардовский союз. Были
книги: "Письмо счастья", "Загадочные пупырышки", "Небесный портной" --
проза, детские стихи, лирика. И "Швейная машинка" -- кассета и
компакт-диск. А в промежутках -- большая часть жизни ку-ку. Но так
справедливо -- время в обмен на художество...
Ничего не хочу сказать ласкового про свои стихи и песенки, но слушатель у
них образовался -- задушевный и неназойливый. Так получилось, что поделать
-- задушевные мои и неназойливые, совсем родные, домашние...
Высоко в заповедных горах
новоселье творят во дворах,
разгребают в сугробе порог,
из трубы вылетает дымок.
Рождество -- это праздник для всех,
загадай же на мир и успех.
Скинув шубу, Святой Николай
сам хозяйке велит -- наливай!
Вечер лепит свечу из огня,
ниткой тянется свет из окна
в тёмный лес, где дремучая ель
подо льдом стережёт колыбель.
Хорошо тебе там, у своих,
веселиться одной за двоих
в славной шапочке с длинным пером.
И оркестр звучит напролом.
Штраус голову хмелем кружит,
снег глубокий на крышах лежит.
Не солдат, не бродяга, не вор --
поздний лыжник спускается с гор.
Сам себе улыбаюсь, молчу.
Сам себе телевизор включу.
Разогрею в ладонях вино --
в декабре у нас тоже темно.
Привокзальная циганочка
Отчего же мы не пара...
Подвернула жизнь каблук --
счастье, словно от удара,
прямо валится из рук.
Мне вдвоём с тобою душно,
тянет сердце кочевать.
И тебе со мною скучно --
стало тошно ночевать.
Разлетелись души разом,
как от свиста -- кто куды.
Знать, цыганка чёрным глазом
пожелала нам беды.
Может, вправду поскупились,
недодали ерунду --
мы с тобою торопились,
целовались на ходу.
А теперь сжила со свету,
развезла тоска пути --
кабы мне цыганку эту
на вокзале вновь найти...
Я б уж вывернул карманы,
золотые б снял часы,
дал бы гребень иностранный --
душу б кинул на весы,
чтобы сердце боль забыло,
чтобы свет вернуть очам,
чтоб ты снова полюбила
обниматься по ночам,
до рассвета, до озноба
задыхаться над плечом...
Жаль, с тобой мы знаем оба,
что цыганка ни при чём.
|
